Позавчера, по-моему, или вчера Игорь Алимпиев говорил о потребности в исповедальности, о том, что художник, который делает фильмы и, неровен час, принимает на себя роль судьи в этической, моральной сфере — как бы обречен, рано или поздно, на исповедь о себе. Или, во всяком случае, коль скоро он ее сделает, он будет обладать большим моральным правом на попытки осмысливать жизнь других. Я не могу судить о творчестве господина Лемана по одной картине, вчера показанной. Она представляется мне скорей мистификацией, чем автобиографическим поиском. Тем более, что, Татьяна Данильянц подчеркнула, что автор скорее всего создает миф о своей жизни, нежели некое признание, окрашенное исповедальностью. В этой связи мне припомнились два фильма, которые я назвал бы подлинно автобиографическими. Пересказывать фильмы — грех, но, тем не менее, примечательна сама исходная позиция этих двух картин.

Многие из вас видели одну из них, вторую, пожалуй, видели немногие из присутствующих в зале. Первой была поразившая нас порядка десятилетия назад американская лента “Поход Шермана”. Совершенно выдающееся, по тем временам, произведение. Когда автор еще не имел видеокамеры (она еще не родилась!), он клал на плечо портативную, шестнадцатимиллиметровую, и совершал поездку на родину своей первой любви, на родину своего человеческого становления, в один из американских штатов. Маршрут похода совпадал с походом армии генерала Шермана... Поразительная это была картина: по предельной искренности и способности, не скажу к саморазоблачению, — к самоиронии. Дело в том, что, на мой взгляд, мы сталкиваемся в автобиографическом фильме со съемкой в настоящем и рефлексированием по поводу отснятого – спустя. И вот этот стык – рефлексии по поводу того, что я наснимал, при условии, конечно, определенного подхода, и создает замечательный сплав, с одной стороны, естественности, исповедальности, с другой — ироничности.

Трудно, согласитесь, смотреть фильм автора, который сугубо серьезно относится к себе. Любая автобиографическая акция, на мой взгляд, должна содержать хотя бы иронию. Иначе – неловкость ощущаешь. Пассажи вчерашнего фильма вызывали у меня ощущение некоторой неловкости, и не от того, что я половины не понял – это, значит, мой дефект, — а от того, что никакого жизнеподобия и никакой исповедальности в этом контексте я, увы, не прочел...

А теперь о втором фильме. Мы видели удивительный датский фильм, полупрофессиональный, казалось бы... В Риге, прошлой весной. Там человек снимал сам себя. Кинолюбитель! Потом эта любительская работа была аранжирована профессионалом. Фантастична степень исповедальности: человек рассказывает, как он полюбил, как женщина долго не хотела принять эту любовь, как она приняла, как потом она его бросила, как он страдал, как потом, в финале фильма, он ее встретил. Ничего, кроме распахнутости и такого тайного – Господи, какой я идиот! – в этой картине, вроде, нету. Но она фантастическая! Он ставит на точку камеру, садится напротив нее, включает автомат – и исповедуется самым решительным образом. Решив покинуть этот дом, он хочет убрать все, что его тут привязывало. Он убивает собаку. Изумительную собаку, прелестное существо, которое связывало его с жизнью. Когда мадам отъехала, он убивает эту собаку в кадре. В кадре!.. Потом он обсуждает с нами, зрителями, почему он это сделал.

Я полагаю, что в наших рассуждениях о времени, в наших теоретических посылках, мы все-таки должны оставаться на уровне кем-то упомянутой цитаты из протопопа Аввакума: “душа нетленна”. Господин Леман – несомненно, хороший конструктор. Он человек элегантных построений (еще раз извиняюсь, если я делаю умозаключения до того, как посмотрел хотя бы еще одну его картину). Но то, что я видел, заставляет меня думать, что нетленность души — не главное для этого профессионала. Перед нами особый род автобиографического творчества, где компонента формальная — доминирует. А уж если она где и не должна доминировать – так, по-моему, в откровениях на экране о самом себе.

Спасибо.